~ 14–15 ~

Солас ходил по потолку. Вернее, так казалось: Инквизитор смотрела на весь мир в перевёрнутом виде. Она свешивала голову вниз затылком, лёжа спиной на строительных лесах. Единственных строительных лесах, которые оставили в атриуме в знак памяти: на них неизменно горел лапистый факел завесного огня, а на одном из деревянных брусьев красовались аккуратные засечки, изображающие, как Инквизитор росла с пяти лет до четырнадцати.
— Я решила, что мне бы всё же понравился такой мир, — задумчиво сказала та, стараясь качнуть головой так, чтобы кончики волос на миг коснулись голубого нездешнего пламени; оно не обжигало, в нём ничего не могло сгореть, но волосы, проходя сквозь него, становились серебристыми, как паутина под луной.
Солас посмотрел на неё снизу (или сверху, если брать в расчёт перевёрнутость мира).
— Ну такой, с парящими замками, — проговорила Инквизитор быстро, как какую-нибудь милую сердцу глупость. — Может быть, если бы вся магия вернулась, а народ обрёл бессмертие и ничего не боялся, всех этих проблем с восстаниями и Корифеем вообще бы не было.
— Возможно. Но вместо этих проблем обязательно выискались бы другие, — сказал ей Солас; если он и был доволен её выводом, то ничем не показал этого, только вежливо наклонил на миг голову — как и всякий раз после её умственных заключений (какими бы «глупственными» они ни были на самом деле). — Могу предположить, что с миром будет покончено в тот же день, когда решится его последняя проблема.
— Но с миром может быть покончено и когда этих проблем станет слишком много.
— Иногда только проблемы и возвращают нас миру. Внутри каждого из нас мир заканчивается, едва мы перестаём его замечать. Едва стоит возгордиться и забыть, что привычный мир может быть потерян. Мы любим только то, что боимся потерять, помнишь? Я сам когда-то был таким. Мир предлагал мне то, что можно съесть, то, куда можно отправиться и, когда везло, с кем можно сразиться, и кого можно любить. И съедобное, и хоженое, и опасное, и живое при этом не были интересны — я просто ел, шёл, дрался и любил. Так жили и сейчас так живут множество… людей. И эльфов, и гномов.
Лавеллан коротко засмеялась и оставила на своём лице открытую улыбку — нежно-белую, как яблочная долька:
— Даже представить сложно. Тебе и не интересен мир.
«Я был недальновиден, я не знал, что его может не стать», — подумал Солас, но вслух сказал только:
— Часто о цене вазы судят по её осколкам.
— Но вазу можно и починить. Наверняка есть какое-нибудь заклинание…
Она вдруг затихла. Солас подошёл к лесам, шагнул в свет завесного огня и остановился, подняв лицо. Он посмотрел на Лавеллан — снизу для него, сверху — для неё. И смотрел долго, не отрываясь и держа руки за спиной, будто они у него были связаны, как у узника или…
— Не оставайся в таком положении слишком долго, — резко меняя ход разговора, посоветовал Солас и отстранился так же внезапно, как и приблизился.
Инквизитор тут же села на лесах, будто её потянули за плечи. Кровь хлынула от головы вниз, и перед глазами на несколько мгновений потемнело. Она услышала, как скатываются и тихонько ударяются о древесину плоские овальчики морской гальки. И как после этого не то ахнул, не то тихо вздохнул Коул. Надо же, а ведь она почти забыла о его присутствии. Даже несмотря на то, что всё это время он сидел рядом с ней и строил на её животе плоскокаменную, пахнущую морем серо-белую пирамиду. Это было одним из упражнений на сосредоточение: чтобы без остатка не растворяться в человеческой боли, Солас посоветовал ему время от времени наблюдать за полётом птиц в небе, считать лепестки на цветах в саду, осторожно и старательно строить вот такие пирамидки. А Лавеллан тут же превратила это в игру (которую сама же раз за разом и выигрывала, потому что строить пирамиду на животе у Коула всё равно что на ровненьком столике: он, в отличие от неё самой, не смеялся, обрекая постройку на верное обрушение из-за «землетрясения», мог подолгу не ёрзать и вообще не дышать).
Она посмотрела на камешки, потом — виновато — в его впалощёкое лицо. Точно такое же лицо она разглядывала под шляпой и девять лет назад, когда дух попался в её ловушку, под взглядом тех же самых дождливо-небесных глаз под той же самой раздражающе длинной чёлкой она улыбалась и прошлой зимой, горячо дыша на замёрзшие стёкла и рисуя его пальцами ушастых зайцев. И теперь, глядя на него, целиком всего такого же, она вдруг скосила глаза на Соласа и какое-то время сидела в молчании.
Тот, склонившись над столом — прямоугольным островом, на котором росли толстоствольные желтокорые свечи и белыми холмами высились стопья бумаг, словно местный бог заставлял их разверзаться в стороны, освобождал место для пары прихваченных из библиотеки книг.
— Ты совсем не изменился, — донеслось с лесов вместе с тихим свистом теневого факела, и Солас едва не выронил книги и чуть не порушил свои бумажно-восковые владения. На короткий миг ему показалось, что она говорит голосом из прошлого, что к ней вернулись воспоминания, и в продолжение фразы он услышит: «Ты совсем не изменился, Солас, ты такой же, каким я тебя помню».
Но Инквизитор лишь улыбнулась, поймав его обеспокоенный взгляд:
— Ты замечал, у Каллена седина на висках, как будто он трогал их мельными пальцами? И морщинки на лбу всё глубже, словно он с каждым годом всё больше злится. А ты не меняешься. Совсем как Коул. Солас неслышно хмыкнул, посмотрел куда-то в сторону, но вместе с тем будто бы в себя. Лавеллан расхотелось улыбаться: она опять задела какую-то вечно неощутимую, но присутствующую его грань, прикосновение к которой на пару мгновений меняло его всего: превращало заинтересованного собеседника в отстранённого едва ли знакомца. Это не интриговало, не вызывало вопросов или любопытства, а только дико пугало её, вынуждая перескакивать на другую тему, шутить, обнимать, да что угодно делать, лишь бы вернуть его откуда-то, где ему, видимо, плохо.
— А что, Солас, может быть, ты тоже немножечко Коул? — сказала она в шутку.
И Солас в шутку улыбнулся:
— Может быть.
— Нет. Коул только я, — вдруг протестующе проговорил Коул, как-то взволнованно перебирая камушки в пальцах. — Зачем Соласу быть мной даже отчасти, если он уже полностью он?
Лавеллан, тронутая и рассмешённая такой живой реакцией, потянулась и поцеловала его щёку. Коул до сих пор не мог до конца понять, зачем она так делает, но и против, конечно же, не был. И всякий раз замирал внимательно — не чувствовал, а именно слушал её поцелуи. Звонкие и мягкие, они напоминали ему колокольчики под тающим снегом.

***

Была весна. Трава, на которую бросали головастые тени тренировочные манекены, подсохла. Можно было от души бодаться с Кираном барьерами и не прокатываться назад на подошве всякий раз, когда тот теснил её заклинанием. Инквизитор упёрлась, скрестив перед собой руки — вихрь, что рождался у Кирана в рукавах, наталкивался на невидимую преграду и туго раздваивался, пускаясь в стороны, срывая с макушек манекенов вёдра, выдувая шмотья соломы из их гнущихся тел.
— Что, Лавеллан? Без посоха оно тяжелее? — прикрикивал ведьмин сын, ухмыляясь. И сама ухмылка его была лёгкая и подхлёстывающая, как ветер. Но не этот, из рукавов, а настоящий ветер, что, забавляясь, тормошит вересковые поля или гонит волну к скале, а потом купается в брызгах.
Она упрямо подняла руки на уровень лица, стараясь подтянуть барьер выше, чтобы не так неистово трепались волосы; тонкие плетёные браслетики на обеих руках скатились к локтям. В Скайхолде она носила их не снимая, а всякий раз его покидая — отдавала Жозефине, Сэре и Быку или вручала их Крэму с командой, когда те отправлялись на задание. Чтобы все они не так сильно по ней скучали.
Один Киран её браслеты не принимал. Хоть и говорил не раз, что они у неё вполне себе красивые. А всё красивое он очень любил.
Инквизитор сжала губы, поддавшись натиску и напряжению. Она подняла руки на уровень лица — её противник не мог этого видеть, но и она перестала его видеть тоже. Зато отлично могла рассмотреть под ногами его прямую тень — такую вытянутую, большую, проглотившую собой даже её собственную тень — хилую и остроухую.
Девочка с детства свыклась, что, даже если они стоят рядом, тени их ни за что не будут равны. Но когда тень Кирана успела так вырасти? Как? Как она умудрилась пропустить этот неведомый момент, когда мальчишкин хрипучий голос совсем сломался, стал вдруг глубоким и бархатным, как сон, который охраняют, и голосом этим он стал называть её «Лавеллан» с задором и часто ухмылочками. Когда вообще эти ветреные ухмылочки в нём — таком тихом и правильном — завелись?!
— Сужай, если выдохлась! — услышала она за иссякающей барьерной плёнкой. — Стоять станет тяжелее, но дольше получится меня сдерживать.
Лавеллан упрямо подтянула силы к пальцам и с выбросом схлопнула барьер, как служанки хлопком стряхивают пыль с маленьких ковров. Это должно было на мгновение отразить Кираново заклинание и направить его против колдуна, но барьер к тому времени истончился до состояния бумажной салфетки. Инквизитора снесло ветром и бросило на землю, протащило по траве до первого пня, на который она налетела, как в бурном ручье веточка, останавливая ход, налетает на камень.
Киран оборвал заклинание раньше, чем ветер сумел утихомириться. Подбежал, спотыкаясь о твёрдые кочки корней:
— Ну ты что? Нужно было сказать «сдаюсь»! Больно ударилась?
Всё ещё лежа на земле, она посмотрела на него, вытянув шею, а потом зачем-то уложив подбородок на пень:
— Ты это видел?
— Как ты летела? О да. Надо было сказать…
— Нет! Вот это видел?
И Лавеллан запустила руку в пень, как в бочку с пробитым боком, и достала кем-то спрятанную в нём потрепанную, растолстевшую из-за древесной влажности книгу.
— Похоже, это сокровище, — усаживаясь там же, где и лежала, заключила она.
— Похоже, это обычная старая книга, — скептически сказал Киран.
За что вытерпел пущенный снизу острый-преострый взгляд; Лавеллан очень наглядно смахнула с обложки налипшую грязь и пару паникующих, толком не проснувшихся после зимы муравьев.
— Ты же умный. Вот и подумай сам, кто будет прятать обычные книги в пне?!
— Какой-нибудь сумасшедший маг-отшельник? Мама рассказывала, что им в странствиях попадался один такой. Даже шарфы и жёлуди в пнях прятал.
— Вот именно! Маг-отшельник! Наверняка это книга с секретами какой-нибудь запрещённой магии.
— На ней написано «Мечи и щиты». Роман.
— Конспирация!
Киран вздохнул, уселся на пень и вытянул ноги — длиннющие, как у болотной птицы. Лавеллан чуть сгорбилась на земле, нетерпеливо поднесла открытую книгу к лицу, жадно забегала по словам глазами…

Киран, скрестив руки, наблюдал за ней. Сначала молча, а потом, заметив, что с каждой прочитанной строчкой кончики её ушей становятся всё краснее, а взгляд сосредоточеннее, не выдержал:
— Раз там так интересно, читай вслух.
— «Стражник снял рубашку, чтобы продемонстрировать ей доказательство — след от ранения, что он получил в той схватке. Но оттого, что он так близко и его тело — его бугристая, загорелая под солнцем в чужих краях грудь — перед ней, как распахнутые книги со сводками дозоров на её командирском столе, у Арелин путались мысли. Она ощущала себя восхитительно живой и охваченной пламенем…» Да разве может с человеком твориться такое от одного только взгляда на чью-то бугристую грудь?
Она подняла взгляд на Кирана. Тот сидел на пне, как на спящем муравейнике, который можно расшевелить одним неловким движением. По крайней мере, такое у него было лицо.
— Нет, я понимаю, можно ощущать себя восхитительно живой, когда убегаешь от большого медведя, например, — анализируя со всей серьёзностью, чуть сощурилась Лавеллан. — А охваченной пламенем быть уж точно не слишком приятно, а Арелин эта, кажется, счастлива. Странновато, да?
Он не кивнул даже, а резко дёрнул головой вниз, едва не ударившись подбородком о ключицу. А потом и весь дёрнулся, словно получив первый муравьиный укус: Лавеллан спросила у него осторожно, будто занося руку для экспериментального заклятья:
— Киран, а ты не мог бы снять рубашку?
— Зачем?
— Мне интересно, почувствую ли я себя восхитительно живой и охваченной чем-то там.
Она не обиделась, если бы он — часто закрытый и замкнутый — не нашёл в себе решимости обнажать себя перед ней теперь ещё и в прямом смысле этого слова. Более того, она помнила их совместное путешествие на Штормовой берег за веретенкой пару лет назад. Тогда море было такое дивное и спокойное, а Киран так стеснялся её, что снял только сапоги и зашёл в воду лишь по коленки.
А теперь он вздохнул и нахмурил брови в своём особенном, характерном движении, что делало его так похожим на свою мать. А Морриган сейчас, наверное, в атриуме: всё ещё спорит с Соласом об очередном предстоящем Инквизиции исследовании, к которому они имеют разные подходы.
Киран вздохнул и поднял руки, схватил на спине ткань и потянул вверх. Сгорбился и пропал на пару мгновений под рубашечным занавесом без единой пуговицы, а как показался вновь — мотнул головой, чтобы тёмная чёлка перестала лезть в глаза. И вот в этот самый момент он был очень, ну очень красивый.
А вот грудь у него была совсем не бугристая. И уж тем более не загорелая: в Скайхолде солнце хоть не чужое, но морозное — даже летом не загоришь.
Лавеллан отложила книгу и, устроившись поудобнее, уселась перед ним на колени, как перед картиной у себя в комнате. У него впалый живот, выше пупка россыпь родинок, которые наверняка можно было бы соединить в какое-нибудь созвездие, всё ещё по-мальчишечьи немного островатые плечи. Она не почувствовала себя живее, чем обычно, и никакое неведомое пламя её не обожгло… Но отчего-то очень сильно вдруг захотелось к нему прикоснуться.
И она прикоснулась. И провела ладонью от плеча к животу по беспорядочным созвездиям. Киран замер, только на тонком верёвочном узелке подрагивал маленький оберег в форме раскрытого драконьего крыла, а в ямочке у основания шеи бился пульс. Он сидел перед ней и без рубашки, знакомый до последней чёрточки, до последнего волоска в тонких нахмуренных бровях, и ей показалось, что он ей даже роднее, чем мог бы быть брат.
Едва слышно — без озорства, лишь с нежностью — хихикнув, она уложила руки на пень, выпрямила локти и, подтянувшись, поцеловала его сомкнутые губы.
Киран не покраснел и даже никак не изменился в лице, только посмотрел на неё прямо, с неразгаданным ею выражением. Сложно было догадаться, что он сейчас чувствует себя… восхитительно живым.
Через мгновение он притянул её к себе и, вздохнув теперь чуть ли не до всхлипа, обнял — очень надёжно и очень тепло:
— Лавеллан… Надо было сказать.
— Что сказать?
— Что ты сдаёшься. Тогда бы ничего не случилось, и ты не ударилась бы головой так сильно об этот дурацкий пень.
Она засмеялась и, будто бы в качестве извинения, не отрывая щёку от его груди, погладила едва выступающие позвонки у него на спине.
В этот момент с главной лестницы стремительно спускались спорящие о методах исследования Солас и Морриган.

***

 
А что они такого сделали? Нет, ну вот что они такого сделали?!
Инквизитор сидела на дурацком пне, как на давно разворошённом муравейнике и нервно била широким каблуком в змеистую дугу выползшего из-под земли корня. Ещё до того, как Солас (под ярким взглядом на удивление тихой и не возражающей Морриган) увёл Кирана прогуляться по стене и поговорить, она почувствовала, что всё это плохо закончится.
Ей хотелось кричать и доказывать, что это её вина, что это она его заставила, но Киран так по-взрослому на неё посмотрел и самоотверженно мотнул головой, что слова растворились на языке, словно крупинки соли.
Да и, в конце концов, что они такого уж страшного сделали?! Где это сказано, что в Скайхолде человеку нельзя сидеть на пне без рубашки и обниматься?
В мыслях она раз за разом рассерженно спрашивала всё это непонятно у кого, хотя в душе давно признала свою вину и с каждым вопросом лишь больше себя накручивала. Она этого не хотела, она ничего такого и не имела в виду, но и она же вовремя не сдалась, и теперь из-за неё пострадает Киран.
В какой-то момент Инквизитор увидела, как они возвращаются, и вскочила. Они остановились чуть дальше лестницы и были почти что одного роста; спина Соласа была, как всегда, прямой, а Киран сильно сутулился. Солас ещё что-то быстро сказал ему, а потом уложил руку на его плечо. И в этом прикосновении не чувствовалось совсем никакой злости, осуждения или угрозы. То был покровительственный, почти дружеский жест.
После которого Киран кивнул и пошёл к Лавеллан навстречу. Та на ходу чуть не налетела на него, но и тут же отступилась; что-то заставляло её держаться теперь на расстоянии. Она постаралась выровнять дыхание:
— Что он тебе сказал?
— Знаешь, Лавеллан, я решил уйти из Скайхолда.
— Что он тебе сказал?!
— Всё как есть.
Киран поднял глаза. Они с Соласом действительно хорошо и с достоинством поговорили — как маги и как мужчины. И Солас действительно сказал всё как есть: и о роли Инквизитора, и о бремени бессмертия, и том, что все чувства его — бурлящее варево из проклятого дара, его собственной молодости и того факта, что кроме неё он и девушек-то толком не знает.
А потому он и должен уйти: стать взрослее, сильнее, увидеть других людей, вытрясти из себя всю эту «силу» и оставить в своём сердце только настоящее.
— В общем, я всё это и так знал, — сказал Киран, хмуро глядя в уголок её губ. — Тебе было незаметно, но я ведь огораживался всякой магией. Думал, что обойду…
Он переступил с ноги на ногу, трава под ними была сухая, как безжизненные внутренности тренировочных манекенов.
— Но, похоже, я тоже начинаю… как бы сказать…
— Да, — Лавеллан усмехнулась непривычно и зло, почти грубо. — Рано или поздно все, кто мне близок, начинают «как бы сказать».
Он хотел взять её за руку, но остановил себя: она готова была принять это прощальное прикосновение, но так его и не почувствовала. Лишь явившийся из неоткуда ветер потрепал её волосы.
И оставил после себя запах дикого вереска и их — единственного в своём роде — цветка.
— Пока, Лавеллан. Я люблю тебя.

***

 
Был закат. Не нежный и ягодно-розовый, как обычно, а пламенеющий, красный, выжигающий облака.
Её срочно позвали в ставку командования: самый быстроногий агент доставил вести с войны. С той самой войны, откуда уже давно должен был вернуться Каллен.
Чёрное перо дрожало у Жозефины в руке. Бык был молчалив и недвижим, как серая скала.
Агент громко, чётко и сухо — очень профессионально докладывал, что генерал настаивает не высылать подкреплений, а как можно лучше подготовиться к защите крепости, он выражает уверенность, что Скайхолд выдержит эту волну без труда и многих жертв со стороны обороняющихся, но его собственному отряду долго врага не сдержать. Что генерал прощается со всеми сердечно и нисколько не сомневается: Инквизитор обязательно одержит победу над Корифеем, вырастет и станет счастливой, свободной и, в любом случае, замечательной девушкой. Что он за всё очень благодарен, что для него это было честью и отрадой…

Лавеллан перестала слушать; она, будто бы в трансе, смотрела, как хлещущий из окон закатный свет кровью растекается по карте, и как краснота эта подступает к горстке позолоченных львиноголовых фигурок там, где сейчас идёт сражение. Уже ничего не слыша ушами, с сузившимся до масштабов карты зрением она полезла на стол, пачкая в закате колени и вся дрожа, проползла до фигурок львиного генерала и берегущим жестом накрыла их все сложенными вместе ладонями. Закат хлестал и подбирался, обволакивал теперь её всю. Но Инквизитору было всё равно. Неважно, какая она сейчас в его свете. Неважно, как на неё смотрят отшатнувшиеся от стола Советники и внешне бесстрастный агент. Ярость умирающего солнца краснотой липла к её рукам, но ни одна кроваво-красная капля не коснулась фигур, оставленных здесь рукой Каллена. И его, и его людей ничто, ничто больше не коснётся. Таково её решение, её воля, её приказ.

— Они вернутся, — вышептала Инквизитор.
И бесстрастность агента соскочила с него булавкой, на которой держался панцирем его окутывающий плащ:
— Я видел, ваша милость! Этих там столько, а наших… Их может спасти только чудо.
Не убирая свой щит из рук, она выпрямила спину и посмотрела на него и на остальных, чуть запрокинув голову назад. Злое солнце стало наконец потухать в снеге гор — пугающая краснота схлынула со стола вся и разом. Закатный свет отражался теперь только в дорожках слёз на её лице.
Инквизитор улыбалась:
— Они вернутся. Теперь они обязательно победят.
— Что ты сделала? — дрожащим, как перо, голосом спросила у нее Жозефина.

***

 
Они вернулись с победой. И любой из чудом уцелевших считал своим долгом налево и направо рассказывать, как близка была смерть, когда из ниоткуда — быть может, из самой Тени — появился вдруг этот дракон и заслонил кровавое солнце своим бледно-жёлтым, как у лягушки, брюхом. Этих сметал кучами, а их — во дела! — даже не тронул. Генерал говорит, что чудом этим и своим спасением они все обязаны Инквизитору. То есть он так говорил, когда был ещё в сознании. А теперь…

Лавеллан неслась сломя голову. Взбегала по лестнице, перескакивая через три ступени. Прокатилась по ковру, ударилась всем телом в дверь ротонды.
Ворвалась. И от вскрика её даже птицы в воронятне испуганно взметнулись вверх.
— Солас, прошу тебя! Ты должен его спасти!

***

— Я думал, ты меня добьёшь, — признался Каллен, хоть и тихая эта усмешка — совсем лёгкое движение губ — отдалась резью во всём его теле.
— Да, получилось больнее, чем я хотел, — признался Солас в ответ.
Он то и дело погружал руки в глубокую обсидиановую посудину, смачивал ладони в жидкости, которую Каллен сначала принял за воду, но потом увидел краешком зрения, как в ней тонет деревянный пестик от ступки. Потом остроухий маг тщательно, насухо отирал пальцы льняным полотенцем, прежде чем приступить к очередной целительной процедуре; самое страшное давно осталось позади, теперь можно было никуда не спешить.
Вместе они проделали здесь такую работу, что маги Инквизиции, Калленовы солдаты и даже не верящая в магию полевой врач упоённо и долго аплодировали, когда «ну тот самый эльф из замка» отворил двери лазарета и объявил, что за жизнь генерала можно не волноваться.
А Инквизитор, утирая рукавами слёзы, ещё и обняла его благодарно и обожающе у всех на глазах и также у всех на глазах послушно отпрянула и удалилась, понимая, что прямо сейчас Каллена навестить нельзя. Это было бы слишком. И для него, и для неё, и для Соласа.
К лучшему или худшему, они все проделали такую работу…
Солас отошёл к столу, наполнил себе стакан из кувшина, залпом выпил. Потом наполнил ещё и подал Каллену.
— Спасибо.
— Пожалуйста, хоть и не меня тебе благодарить. Стража Митал можно было призвать всего один раз. Инквизитор об этом знала, и я бы на твоём месте не улыбался так широко и польщённо: теперь в решающем сражении тебе предстоит доказать, что твой отряд и ты лично стоили того дракона.
Каллен не улыбался. Внешне. У него бы на это сейчас всё равно не хватило сил. Он вдыхал терпкий, липкий запах лазаретной комнаты, а перед глазами у него стояло заходящее солнце и её лицо. А ведь он уже мысленно с ней попрощался…
— Инквизитор… Она не должна была этого делать. Натиск Корифея всё ощутимее, он может отправить свои войска на Скайхолд в любой момент. И, Создатель, мы сами должны будем отправить её на этот бой. Она ребёнок…
— А ты всё продолжаешь повторять это себе, как заклинание, — после короткой паузы сказал Солас. — Я понимаю. Так куда легче отгородиться от мысли, что совсем скоро она повзрослеет и, достигнув своей цели, будет в силе и вправе сама выбирать свой путь.
Каллен повернул голову — тяжело, словно она вся от затылка до подбородка была слита из обсидиана, как та посудина с непонятной жидкостью внутри. Солас стоял к нему спиной и вновь что-то раздавливал в ступке, правое плечо его то поднималось, то опускалось от мерных помешивающих движений.
— Да… Она повзрослеет. Пройдёт ещё десяток лет — и на ничтожное время к ней даже вернётся память. И вспомнит она меня.
— Нет. Она вспомнит, что ты с ней сделал, — сказал ему в спину Каллен.
— Возможно и так, — легко согласился с ним Солас: это было слишком личным, чтобы спорить. — Но потом круг всё равно замкнётся. Ты не сможешь быть рядом с ней вечно.
— А ты сможешь?

***

 
Они знали, что он идёт… Cам, лично, идёт, оставляя за собой следы — и на земле, и в небе. Идёт на Скайхолд — за Инквизитором.
И в чёрных рядах его огромной армии растворялась драконья тень. Он шёл не таясь. Медленно, сминая на своём пути пустые, покинутые жителями по приказу Инквизиции деревни и поселения. Все знали, что он идёт прямиком — на Скайхолд, за Инквизитором, и другого ему не нужно. Пока.
Пока она жива…
И сегодня они знали, что он уже близко. В ставке командования они собрали свой последний перед финальной битвой совет.
…Который официально всё никак не желал начинаться: Морриган сильно опаздывала по непонятной причине.

Инквизитор втягивала нижнюю губу и мусолила её между зубами с особым усердием. Жозефине так и не удалось отучить её от этой мимической привычки. Руки Лавеллан сомкнуты в замок и опущены, за плечами — по-особенному тяжёлый сегодня посох, жёсткий, несгибаемый, распрямляющий её спину, как какой-нибудь пыточный механизм.
Каллен стоял точно напротив неё, по другую сторону стола войны — на другом конце мира. Его раны, кажется, совсем зажили, шрамы почти не ныли (хоть Солас и заставлял его время от времени выкатывать плечо каким-то маленьким деревянным шаром, булькающим изнутри, к настоящему времени генерал и это занятие уже забросил). И ничто теперь не циклило его на собственных ощущениях, не отвлекало от окружающего мира. Он первый заметил нервную трясучку Лавеллан:
— Леди Инквизитор. Прежде чем приступить к отчёту, позвольте сказать… Ты и представить себе не можешь, что сейчас творится в долине, — ободряюще улыбнулся Каллен и продолжил голосом, которым давным-давно рассказывал ей о своих дальних походах и о том, каких чудес он в них навидался: — Там орлесианцы воротят от ферелденцев носы, но армии их стоят рядом, как и пристало нашим союзникам. Там преданные Ордену Серые Стражи и Героиня Ферелдена лично. Там Варрик и Хоук.
Бык кивнул своей маленькой по сравнению с остальным телом головой:
— А мне одна пташка принесла весть, что некая крупная шишка скинула белые одеяния, тайно к нам пробралась и будет теперь махать кинжалами и светить своей рыжей макушкой в самой гуще сражения.
— Что было бы крайне неосмотрительно с её стороны, — в своей особенной манере клюнула воздух кончиком пера посол Монтилье, держа в другой руке, как веер, карточки с жалобами и запросами союзных сил. — Мы постараемся направить Лелиану на стрелковую позицию подальше от предполагаемого эпицентра. Попрошу Кассандру и её Искателей держаться к ней поближе на всякий случай. И… ох… личная свита магистра Павуса опять его потеряла.
— Все они здесь… — тихо, но внятно прошептала Инквизитор.
— Даже Вивьен прибыла и обещала до конца боя не грызться с Фионой и членами Коллегии. Ну, что за лицо? Я думал, тебя обрадуют эти вести, — мягко сказал Каллен и вздохнул после недолгой паузы. — Ты же знаешь, почему они все не могут поприветствовать тебя с глазу на глаз. Поверь, они бы многое отдали…
Он не успел договорить: дверь ставки командования распахнулась, впуская прямую, как стрела с черным оперением, Морриган. Ведьма была чем-то довольна до блестящих глаз и одновременно жутко недовольна до растерянного взгляда:
— Я… прошу прощения. Есть… причина. Мне нужно было поговорить с сыном, которого я не видела больше года.
Инквизитор так резко вскинула голову, что несильно ударилась затылком о навершие посоха:
— Киран тоже где-то здесь?!
— Ближе, чем ты думаешь, — сказали сзади.
Голосом глубоким и бархатным, как сон, который охраняют…
— Привет, Лавеллан. Я вернулся.
Он стоял в распахнутых дверях, как в картинной раме. За год странствий Киран изменился. Его мальчишеская худоба сменилась уверенной жилистостью взрослого мужчины. Он загорел. Лицо чуть обветрилось. Тонкий хвостик левой брови у виска теперь был отсечён таким же тонким белым шрамом.
Лавеллан всколыхнулась, точно под сильным ветром, но удержала себя на месте: лишнее прикосновение, даже лишнее слово — лишние муки в будущем. Вдруг он вернулся, но надолго не останется? Вдруг она сама сегодня умрёт?
— Могу я присутствовать на совете? — спросил Киран.
— Ты смелый, — сказал Каллен вместо ответа.
— Я глупый. Но теперь я стал сильнее и могу кое-что предложить.
Посох держал её осанку, Лавеллан сделала ровный шаг в сторону, пропуская Кирана к столу войны; он встал между ней и матерью.
— Я всё-таки выучился на зверя, — сказал он ей, чуть наклонившись. Будто поведал секрет.
— Как?
— С помощью… родственников по маминой линии.
Глаза его смеялись. Но, если это и была шутка, Морриган её явно не оценила.
— Мне сказали, что Инквизиция недавно потеряла могущественного крылатого союзника? Считайте, что он у вас снова есть, — обратился Киран ко всем Советникам, а потом и к Инквизитору лично: — Пусть место Рыцаря уже занято… А на настоящего Зверя я всё равно не тяну, но ты ведь не откажешься от личного Дракона, верно?