Остагар

Давет

…

Территория Лотеринга

Хоук

Нас ослепили, одурманили, неведомой силой заставили поверить, что все пройдет как задумано, все пойдет по плану и закончится хорошо. И предали. Грязно, низко, подло предали. Подвели к краю бездны и толкнули вниз, оставив умирать на проклятой, пропитанной кровью и гнилью мертвой плоти земле. Где-то слишком низко, слишком глубоко, чтобы мы видели свет и могли стремиться к нему.

Все шло как задумано. Только не нами.

Все прошло идеально. Согласно чьим-то чужим планам. Кто-то сверху дергал ниточки, направляя нас прямой дорогой вниз, в братскую могилу. Кто-то бросал кости так, чтобы мы шагали в строгом соответствии с выпавшими значениями. И так медленно и жестоко эта неведомая сила вела нас к концу, на резню, наивных и потерянных глубоко в собственных иллюзиях. А потом, смеясь, десятками укрывала своим черным саваном, скрывая от наших глаз навсегда. Давила нас, точно мушек, не слыша мольбы о пощаде. Она питалась отчаяньем и становилась сильнее, плескалась в луже крови, точно маленький ребенок в воде, и ее невозможно было остановить…

Я чувствовала себя обманутой. Несчастной, преданной, многократно обманутой. Мои потери оказались… невосполнимыми. Колоссальными.
Большинство самоотверженных бесславно погибли. Все жертвы были напрасны. Все старания, все усилия, все планы…
Все стремительно покатилось вниз. Время текло, не замечая происходящей бойни, и лишь небо, залитое чужой кровью, беспокойно гнало свои тучи прочь от этого ужаса не в силах помочь… Остагар пал.
А Давет был мертв.
И я вновь оказалась бессильной. Ничтожной.
Я с трудом различала тропу, не понимала, куда иду, будто весь мой разум выжгли.
Все были мертвы. И он был среди них. Там, где не должен был быть. Там, откуда он всегда сам умудрялся сбегать!..
Мы вновь оказались по разную сторону друг от друга. В который проклятый раз…
«…Нужно просто пробить себе пути к отступлению заранее, если ситуация станет безвыходной…»
Повинуясь последнему данному обещанию, я, не различая дороги, бросилась бежать куда глаза глядят плечом к плечу с братом… Позади, отставший и милосердный, в сотый раз погибал Остагар…

Все во мне переворачивалось… Он умер так легко, будто его и вовсе никогда не существовало, и в свете последних событий мало кого волновал один погибший человек, кем бы он ни был… Для них он был еще одним трупом.
Для меня же…
…Да и кто я теперь?..

Мы шагали точно в изменчивом сне, пробираясь сквозь вязкую пустоту, наполненную не то безвоздушным живым пространством, не то темными мрачными водами… Мы задыхались, сгорая со стыда, от недоверия, от отчаянья, отказываясь воспринимать происходящее, не ощущали под собой ног, но то, что толкало нас вперед, было сильнее и стыда, и разума, и страха… Только золотое мерцание, крохотное пятнышко света заставляло идти, стремиться к нему, как к жизни, протягивать беспомощные руки, пытаясь ухватиться за что-то как можно крепче, чтобы мир перестал покидать нас. Земля сходила с ума, дрожала, разрывалась и уходила из-под ног, и только мелькающая где-то на самом краю подсознания мысль держала нас на ногах и умоляла не сдаваться. Домой, в Лотеринг. Туда, где еще осталась надежда.
Мы должны добраться до Лотеринга первыми и спасти то, что еще можно спасти.
Мы сжимали рукояти своих мечей, отчаянно впивались в них ногтями, будто в наших руках покоилась возможность все изменить, повернуть время вспять и навязать этой страшной игре свои правила. Мы были как будто мертвецки пьяны, передвигаясь на надломленных ватных ногах по субъективной вязкой жиже, то отдаляющейся, то опасно приближающейся, и вопреки всему самым опьяняющим элементом нашей выпивки было трезвое восприятие случившегося…
Под тихую колыбельную смерти, пугающе красивую и трогательную, нашептываемую сквозь лес чем-то зловещим, в голове эхом билась глупая, бессмысленная, до простоты детская мысль о том, что все могло быть иначе…
Я не различала цветов. Их сметал ветер, окружая нас плотной стеной, и уносил куда-то вверх, оставляя подвижные тени, на которых невозможно было сосредоточить внимание.

Внезапно чье-то живое тепло, внушающее доверие даже сквозь затуманенный рассудок, что-то, еще не тронутое творящимся безумием, дернуло меня, призывая прислушаться к голосу разума, и я действительно пробудилась. Частичка света посреди пронизанной враждебным холодом пустоты разрасталась и выжигала одержимые тени, наполняя собой весь лес. Подсознательно я понимала, что, пока стою в озере этого света, я в безопасности. Он продолжал бороться с этим ледяным безумием, то сгущающим свои живые тени, то рассеивающим в бесчисленных попытках добраться до нас, прорваться через нашу уязвимость и разорвать в клочья… Он не позволил тьме достать нас. Она по-прежнему была скована его светом, вынужденная придерживаться окольных путей, чтобы проникнуть в нас… Она шла за нами по пятам, не отставая, устраивая засады между деревьями, за кустами, под обрывами, но ближе не могла подобраться. Протягивала к нам свои крючковатые сморщенные пальцы, но не касалась… Лишь деревья, сходя с ума где-то под застывшей обителью безучастного Создателя, завывали ее пронзительным голосом… А окровавленное небо спокойно сносило все удары и разрушения. Оно все видело и знало… Оно знало, что так будет. И упорно молчало…

Видения исчезли, обещав вернуться и ударить в мою голову отравляющим разум самогоном скорби и боли. Карвер держал меня, пока я искала непослушными ногами землю, с силой сжимая плечи. Странная боль, какая-то нереальная, точно она пульсировала в чужом теле, далеком и недосягаемом, точно я ощущала ее лишь в своем воображении, медленно пробуждала меня от тягостного липкого кошмара. Я видела, как двигались губы моего брата, такие же иссохшие, пронизанные дрожью и окровавленные, как и мои, как лихорадочно блестели его глаза, видела, что он что-то пытался до меня донести, но не слышала его… Моя память оглушала меня…

— …Я все понимаю, но нам надо продолжать идти… Скай, сестра, ты слышишь меня?!
Скай… Сестра… Какие-то знакомые картинки и образы начали всплывать в сознании, и я была готова поклясться, что они что-то значили для меня…
Тени продолжали резвиться, с безумными ухмылками называя меня по имени.
Я оцепенело смотрела на Карвера не своими глазами, отказываясь воспринимать всерьез его присутствие и вообще все, что вихрем кружилось вокруг меня.
Усилием воли, которая еще осталась у меня, я стряхнула с себя оцепенение и вновь взглянула на брата. На сей раз я узнала в нем несокрушимый оплот моей семьи.
— Да… Да, я понимаю… — едва разжимая губы, проронила я, неосознанно прижимаясь к единственному источнику тепла в этом нещадном холоде среди повсюду таящихся угроз, темноты и теней, норовящих притянуться ко мне, прикоснуться, забрать меня с собой…
Я услышала свой голос. Он звучал будто чужой, но, по крайней мере, говорил правильные вещи. Будто бы меня выпотрошили.
До меня с трудом дошло, что именно у меня спрашивали, но я смогла ответить и против воли продолжила движение, ведомая Карвером. Мы все еще живы, и у нас есть шанс добраться до дома, а значит, остальное пока неважно.

Я старалась прижаться к брату плотнее, пытаясь спрятаться от сводящих меня с ума судорог. Где-то в этом безумии под сдавливающей плотной тьмой и сгустками сущих кошмаров сквозь свист деревьев и дикие ветра пробиралась я, пытаясь ускорить шаг, но мои ноги не слушались, они были чужими и пьяными, а тени все равно оказывались быстрей…

Я не помнила, сколько мы шли, не помнила дороги, не ощущала вкуса своей крови, глотая ее, точно воду. Помнила, как роились тени за моей спиной, перешептываясь и смеясь. Я двигалась точно в бреду, и если бы не мой брат, я бы канула в эту бездну следом за ним, разрываемая бестелесными тенями на части…

Сквозь мечущие видения, вопящие от бессильной ярости, неясно проглядывались детали лотерингской мельницы… Мы почти дома.
Мы добрались! Тени отчаялись остановить нас, и я почти пришла в себя, ликуя в душе: им не удалось затмить лотерингское жаркое солнце от его детей.
Мы добрались. На мои глаза навернулись жаркие слезы при виде мерцающих золотых крупиц родных земель. Ночь резко сменил день, теплый и беспечный, не знавший и не желавший знать, что происходило к югу от него.
Казалось, что теперь мы будем в безопасности!..
Как только мои ноги коснулись мягкого золотого покрова, я не смогла сдержать слез. Они текли по замерзшим щекам, возвращая к жизни, без моего ведома, и мне захотелось припасть к этой земле и расцеловать каждую золотую крупицу.
Эта земля представлялась мне прекрасным лицом матери, способной снести любые муки и остаться прежней, теплой, тихой, любящей и питающей жизнью своих детей. Ее голос звучал точно неземной свет, а ее чудотворные руки гладили и ласкали, обещая держать меня, пока я сплю, и оберегать мои сны.
И сейчас эта земля предостерегающе застонала, разнося новость об угрозе по всему Лотерингу… Свежий воздух саваном окутал мою кожу, приветствуя своих воротившихся детей. Я ничего не чувствовала, точно безжизненная, пустая.
И я — пустые руины Остагара, выжженные ядом и огнями Мора. Лотеринг нежно вытер мои слезы любящими руками, и эмоции вернулись ко мне, нахлынули кровью из многочисленных ран, наполнили меня до краев… Это была не жизнь, не человечность. Это был огромный плотный сгусток эмоций, раздирающих меня заживо. Его силы было достаточно, чтобы раздробить мои кости и порвать мою плоть изнутри. И эта сила подавляла меня, отяжеляя мои шаги, сжимая виски и разрывая мое сердце…

Слишком много отчаянья за один день. Слишком много потерь для одного человека. Вся история, вращающаяся вокруг Остагара, сузилась до одного мгновения, и все произошедшее, все, что мне хотелось забыть, оставить позади, сплелось в яростный клубок эмоций и одним ударом сбило меня с ног. Боль оказалась нестерпимой.
Я распахнула руки, вырвала из себя свое горячее сердце, и из сосущей дыры нахлынули демоны, вся мощь, все, что существовало за той стороной Завесы, вырвалось в этот мир через меня, а я спокойно ждала, когда все закончится, чтобы отдаться долгожданному облегчению…
Слишком много боли за одно мгновение. Эти раны никогда не заживут. Они навсегда останутся свежими. И я буду отрезать от себя по кусочку каждую проклятую минуту, пока не сплю, чтобы физическая боль заглушила душевную. Но даже во сне она найдет меня. Так будет намного проще застать меня врасплох, уязвимую и беззащитную, обернувшись чем-то субъективным, иллюзорным, неощутимым, и наносить ощутимые удары один за другим, пока я не перестану кричать и снова не проснусь, чтобы терпеть эту боль. Проще сброситься с обрыва и покончить с этим кошмаром раз и навсегда, чем пережить его…
Я буду кричать, чтобы заглушить шепот из прошлого и эти имена, проклятые имена, которые никогда не смогу забыть. Раскаиваясь в собственном слабоволии и неумении жить самостоятельно, я буду заклинать себя этими именами, разрушая мертвую тишину, потому что только так смогу спать по ночам…
Содрогнувшись, я вдруг осознала, что эмоции оказались намного сильнее меня. Я не смогу сопротивляться им. Я не смогу с ними справиться…
Если я выживу, мне придется пронести эту боль через всю свою жизнь…
Сколько пройдет, пока все не станет тише?..

***

Полдень. Над остывшим поздним завтраком витали мушки, облепляя холодные крошки безвкусной каши. Череда событий уже давно тянулась привычной темной полосой. Слишком много затаившихся угроз в тишине. Слишком долго все тянется.
Обманчивое спокойствие. В Лотеринге не должно быть так тихо. Смирный и кроткий Лотеринг, непривычный для своих детей, утрачивал свое былое жизнелюбие и становился опасным. Даже для самого себя.

Бетани неохотно ковыряла ложкой в пироге, неприглядный вид которого вызывал больше отвращения, чем просто провоцировал исчезновение всякого аппетита. Мать то и дело судорожно вздрагивала от любого шума за окном, издаваемого то ветром, то дворовой кошкой, то отдаленными шагами надвигающейся издалека угрозы. Она снова и снова дергала старую занавеску, будто это могло как-то ускорить ожидаемый приход остальных ее двоих детей и новостей из Остагара. Бетани с сочувствием посмотрела на мать. Сил успокоиться и держать себя в руках больше не было, они все исчерпаны.

Бетани услышала суетливый топот босых материнских ног за дверью еще до того, как запели петухи. Мать не притронулась к вчерашнему пирогу, который готовила дрожащими руками, чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей. Все утро она то и дела нервно рвалась к окну, в котором ей мерещилось долгожданное прибытие детей, омраченное дурным предчувствием то ли глубоких ран, то ли чего хуже… Ее руки тряслись, соскальзывали с подоконника. Если бы можно было как-то связаться с ними, отвести душу, услышав их голоса… В такие моменты мать неожиданно для себя самой начинала жалеть, что Бетани не способна творить подобные заклинания…

Напряжение в комнате нарастало. Бетани не выдержала и налила еще не остывшую воду в стакан. В травоведении она смыслила немного, но все же достаточно, чтобы приготовить успокаивающий отвар или целебное зелье.
Не дожидаясь, пока жидкость обретет характерный бронзовый цвет с травянистым оттенком, Бетани бросилась к матери со стаканом.
— Мама, пожалуйста…
— Мне страшно.
Ее голос звучал так тихо и резко, будто был готов сорваться. Страх сдавливал ее тонкую, бледную шею.
— Мама, они вернутся, — своим звонким голосом, полным несломимой уверенности в неуязвимости своих сестры и брата, Бетани заставила мать поднять глаза. — Ты же знаешь, что вернутся. Это же Скай. И Карвер! Втроем вместе с Даветом они сметут все силы противника!..
Но тяжелый взгляд Лиандры совершенно явно говорил о том, что она наотрез отказалась разделить с младшей дочерью ее оптимизм. Голос Бетани постепенно стих. Она сама волновалась не меньше, хоть и постоянные напоминания о способностях своих родных поддерживали в ней надежду.
Но Лиандра с чисто материнской чувствительностью упрямо готовилась к худшему. Будучи от природы доброй и по-женски эмоциональной, Лиандра вместе с тем была напугана до смерти гнетущей неизвестностью так же, как этой неизвестности всегда легко поддавалась ее старшая дочь, и страх делал мать резкой, а эмоциональность превращал в нервозность.

Лиандра неосознанно сделала глоток отвара и спустя несколько секунд ощутила, как настойчивое спокойствие боролось с бьющейся внутри тревогой. Ее тело пробрала дрожь, что не укрылось от глаз Бетани.
— Мама? — она мягко дотронулась до плеч матери.
— Я предчувствую беду, — призналась Лиандра после недолгого молчания. — Мне знакомо это ощущение, Бетани. Так уже случалось. Я будто чувствовала, что скоро придет беда в наш дом, и…
— Мама, нет! — от природы тихий, но в то же время чистый и звонкий голос прозвучал как щебетание птицы. — Все будет…
Взгляд Лиандры по недавно приобретенной привычке, ставшей уже в какой-то мере болезненной, устремился в окно.
На мгновение она замерла. Прищурилась. Бетани осеклась на полуслове, когда реакция матери стала совершенно очевидной. Взгляд матери медленно приобрел осмысленность.

Стакан со стуком врезался дном в подоконник.
Радостный всхлип сорвался с губ, и, оттолкнувшись от оконной рамы, мать бросилась к двери, считая секунды до долгожданной встречи.
— Скендрия! Карвер! — кричала Лиандра, царапая руки об опустившиеся над каменной дорожкой ветви яблонь.
Бетани выскочила следом и всмотрелась в две приближающиеся к дому фигуры.
Сестра и брат держались друг за друга, еле волоча за собой ноги, и лица их выражали отнюдь не ликование. Карвер, весь мокрый, грязный и покрытый царапинами, был изнеможен, но жив, а Скай…
Бетани пригляделась, и на мгновение увиденное повергло ее в оцепенение, взорвавшись тысячью безмолвных вопросов на устах. Ее сестра выглядела слишком спокойной для человека, вернувшегося с поля битвы. Слишком спокойной даже по сравнению с самой собой. Это спокойствие было каким-то холодным, твердым, как лед, и болезненным.
Еще один вопрос забрался в голову Бетани. Мысль, слишком пугающая, слишком мрачная, чтобы дать ей облечься в слова и ударить на поражение.
Где Давет?.. Если он был при Остагаре, как говорила Скай, то она в любом случае привела бы его сюда за руку, даже если он сопротивлялся…
Карвер, поддерживающий Скай, точно живую статую с каменным лицом, упал в руки матери, кратковременно сбрасывая свою тяжелую ношу в морщинистые женские руки, которые умели одним прикосновением, теплым, любящим, снять любые кошмары.

— О, родные, вы дома!.. Хвала Создателю!.. — восклицала Лиандра, захлебываясь слезами и содрогаясь, и поочередно прижимала к себе то сына, то дочь, целовала своих детей, трогала, ласкала, точно не могла поверить, что они действительно вернулись живыми и стоят здесь, рядом с ней.
— Карвер, братишка, — выдохнула Бетани, прижимаясь к могучей груди рослого брата, и в кольце его рук напряжение начало медленно покидать ее.
Следом она обняла и сестру, пока мать вытирала слезы, дергаясь в сторону детей, чтобы еще раз убедиться, что они действительно реальны и все это не сон. Мельком взглянув в глаза старшей сестры, Бетани заметила, что прежде теплые и мягко мерцающие неугасаемым огнем карие глаза были пусты. Объятия Скай остались прежними, все такими же теплыми и крепкими, как и раньше, будто она искала в них утешение и поддержку, теплый кров и укрытие.
Но ее взгляд померк. Перед Бетани стояло незнакомое, пугающе спокойное существо, от которого не осталось ничего, кроме обманчиво живой телесной оболочки.
Мерзкая мысль снова закралась в голову, и Бетани прикусила язык, понимая, что сейчас не время для вопросов. Хотя ответ… был выше ее сил.
— Мама, Остагар… пал. Мы проиграли, — проговорил Карвер через силу. — Сейчас орда движется сюда. Не представляю, сколько времени ей на это потребуется, но медлить нельзя.
— Пал?! Нет… нет! — сама мысль о том, что это действительно происходит и происходит именно с ними сейчас, казалась Бетани просто невообразимой, какой-то жестоко-фантастической. — Как?!
— Создатель… — обронила Лиандра с широко распахнутыми глазами. Казалось, что она сейчас лишится чувств, и Бетани с Карвером на всякий случай встали поближе. — Но… что нам делать?
— Бежать, — отрезала ледяным голосом Скай.
— Куда?! — сорвавшимся голосом почти выкрикнула Лиандра, но лицо Скай осталось неизменным, точно каменное.
— Сейчас это неважно, — ее голос бил по ушам и резал слух наточенным лезвием. — Но оставшись здесь, мы обречем себя на верную смерть. Можете оповестить соседей, если они не хотят устроить здесь братскую могилу.
— Ферелденцы? — горько усмехнулся Карвер. — Жители Лотеринга за жалкий огород будут сражаться до последнего!
— Можешь начинать копать вместе с ними, — кивнув, бросила ему Скай неизменно холодным спокойным тоном, но ее слова были насквозь пропитаны ядом, что искренне удивило мать и немного напугало Бетани.
Лишь Карвер остался неизменным в лице. Он продолжал смотреть на старшую сестру удивительно понимающим, полным сочувствия, всепрощающим взглядом…

Наступила напряженная тишина, и прежде чем ей напрямую зададут вопросы, на которые она абсолютно не хотела отвечать, Скай медленно направилась в дом, опустив голову, точно избитая и измученная дворняга, воротившаяся в родной дом, где ее никто не ждал…
— Что случилось? — не выдержала Бетани, с подозрением косясь на Карвера.
Ее брат молчал, и в этом молчании они точно могли слышать мысли друг друга, полные сомнений и догадок, каждая из которых была связана с возможными причинами отсутствия одного человека, который хоть и не был членом семьи, но стал неотъемлемой частью жизни Скай Хоук и, соответственно, частью всей семьи Хоук, и, кажется, всего Лотеринга…
Но неожиданно для всех Карвер, проявив удивительный такт и понимание по отношению к старшей сестре, лишь покачал головой.
— Идем в дом, — стремительно уходя от ответа, он бросился вслед за Скай. — Нужно подготовиться. Собрать все самое необходимое. У нас еще есть время… Но его мало. Слишком мало.

***

Лотеринг

Карвер

 
Не прошло и пяти минут, как суета подняла золотистую пыль на окраинах деревни. При этом никто из ферелденцев не собирался сию же минуту собирать вещи и бежать куда глаза глядят. Все они, до фанатизма преданные этим золотым полям, собирались с вилами, кухонными ножами, старыми мечами и самодельными луками вставать на защиту своей территории, точно дикие звери, и отстаивать свое до последнего. Принять смерть среди безмолвных руин Лотеринга стало бы наивысшей честью. Потому каждый житель деревни понимал: больше у него ничего не было. Все силы, все годы, весь пылкий жар их храбрых сердец был отдан лотерингской земле. Только эта золотая земля, на которой они родились и родили своих сыновей, которая из года в год преданно кормила их и питала. Сбежать отсюда прочь для жителя Лотеринга означало с непростительным небрежением отнестись к своей земле, к своей матери, за которой они неустанно ухаживали, и к своему ребенку, которого они растили и баюкали. Мы были неотторжимы от родины, точно золотые злаки, корнями вросшие в эти плодородные земли и питавшиеся их соками, точно пчелы нектаром, точно младенец материнским молоком. Каждая крупица этой земли была дорога нашим сердцам до боли.

За каждым ферелденцем стояли сонмы их золотых корней, их предков, возвышавших свой кров до божественного значения. Они бесстрашно вставали перед неприятелем с таким видом, будто за их спинами не клочки земли, а непобедимые войска. Постепенно вся деревня возвышалась над наплывающей опасностью глухой стеной, вставая на защиту своих бесценных родных земель.

Мне стало стыдно и совестно. Если нам придется бежать, и я вырву из сердца родной Лотеринг, ничто никогда не сможет заполнить эту дыру. Это никому не будет под силу.
Тогда этот день останется со мной до моего смертного часа.

На мгновение задержавшись в прихожей, чтобы впитать в себя свежие силы из стен родного дома, я последовал на кухню вслед за сестрой.
Она не сразу направилась к умывальнику, как это было всегда, когда она возвращалась домой. Как только мы вступили на территорию родной деревни и, казалось, первое впечатление у Скай прошло, до нее полностью дошло произошедшее. Сестра не отвечала ни на один мой призыв, как бы я ни пытался докричаться до нее, взятой в плен куда-то глубоко под телесную оболочку того неизвестного мне мертвого существа, которое я вел к дому. Целых четыре секунды Скай просто стояла у входа, как парализованная, а затем ровным, неестественно ровным, точно у нее отключились все чувства, прямым шагом направилась к бадье, в которую с размаху окунулась с головой.

Каждая секунда была ощутимо напряженной и тянулась целую вечность. Я с нетерпением озирался на сестру, то и дело норовя окликнуть ее, хоть и понимал, что она меня не услышит, или просто отодрать от бадьи. Она провела без воздуха не больше полминуты, но мне казалось, что она уже задыхается, и ей это в радость…
Внезапно я похолодел, с беспокойством впиваясь в нее глазами — нечто, похожее на панику, зародилось во мне.
Но она вырвалась. Опомнилась и вырвалась из этого забытья. Затем выверенным движением еще раз окинула свое лицо водой, щедро обрызгав пол, и, запрокинув голову, широко распахнула ничего не видящие глаза. Я отправил мать с сестрой собирать все необходимое и подошел поближе к Скай. Все это время она стояла неподвижно с запрокинутой головой и была готова без колебаний откусить голову любому, кто посмеет задать ей хоть один вопрос.
Сестра выглядела так, точно хотела зажмуриться и, ударившись о пол подкосившимися, неспособными больше держать ее коленями, надрывно зарыдать на одной ноте, но отчаянно силилась сдержаться. Яростная борьба с самой собой под грохот и крики живых воспоминаний и боль свежих ран разразилась прямо на моих глазах, и Скай продолжала оттягивать со своим поражением.
Я знал, что это еще не конец. Я понимал, что она лишь отсрочила тот тяжелый момент, когда ей придется признать случившееся и смириться с этим.
Как и нам всем. Перед нами стояла первоочередная задача, не терпящая никаких отлагательств: мы должны бежать отсюда, чтобы спастись. Бросить родные земли, чтобы увести семью в безопасное место.
Для меня это был необходимый эгоизм во благо…

Если я хорошо знал свою сестру, то ни мать, ни сестру она сейчас не желала видеть. Впрочем, как и меня. Но я, по крайней мере, знал, что произошло на самом деле.
Огромные мокрые глаза все еще были блеклыми, но теперь, по крайней мере, что-то выражали. Полную готовность бежать отсюда прочь, прочь ото всех воспоминаний, прочь от кровавых следов, прочь от всего, что могло сломить ее.
— Я не задам ни одного глупого вопроса, — пообещал я. Скай даже не дрогнула и никак не выразила осведомленность. Она продолжала, точно статуя, стоять с запрокинутой головой, и только вода постоянно двигалась, стекая с головы по одежде на пол.
Эта девушка не моя сестра.
Казалось, ей хотелось закричать, остановить мир и просто спокойно вздохнуть. Но вместо этого она лишь обернулась и безжизненными глазами посмотрела на меня. Ее немое молчание звучало как горький плач, а взгляд полоснул мне лезвием по сердцу.
Только сейчас я заметил, как сильно она устала…
— Спасибо, — тихим, мертвым голосом произнесла она наконец и отправилась в свою комнату…
Я так и остался, как последний идиот, стоять на кухне, переваривая увиденное. Ее дверь неслышно закрылась.
Ей понадобится слишком много времени…

Почесав голову, я все еще не трогался с места, не представляя, что мне нужно в дорогу, куда мы направимся и что ожидает нас в этом пути. Я не умел зацикливаться на «всем необходимом и нужном», как Скай, и потому подаренный отцом меч оставался практически моим единственным верным попутчиком. Об остальном позаботится Скай, верно? И мама. И даже Бетани скорее умрет, чем напихает в прикрепленный к ее ремню мешочек меньше бутыльков со всякой полезной, мерзкой, тошнотворной и чудотворной дрянью, чем туда вообще уместится, прежде чем они начнут выпадать при ходьбе.
Кажется, я один не заразился этой привычкой.
И когда Скай так же тихо и безмолвно, точно тень, выскользнула из комнаты и напряженными от нервов руками ухватилась за стакан, как за спасательный трос, я услышал какой-то странный звук из прихожей.
Поначалу я решил, что мне послышалось под шум наливаемой воды, но когда он повторился снова и я прислушался, то понял, что мне не мерещится. Я вопросительно взглянул на Скай, но она так плотно захлопнула свое сознание, что даже собственные мысли не слышала.
Я подавил непростительную волну раздражения, напомнив себе, что этот человек только что потерял нечто настолько драгоценное, что мне оставалось только гадать, как сильно эта потеря могла повлиять на нее. Как, если бы я, да упасет меня Создатель, потерял бы маму… или сестер…
Как мы потеряли отца. Раздражение как ветром сдуло, стоило мне только вспомнить то страшное мгновение, когда он, выдохнув, чтобы сказать что-то еще, так и не вдохнул…

Скребущиеся звуки и какое-то странное жалобное поскуливание доносились из-за двери… Собака?
Я немного помедлил и затем резко распахнул дверь. Ничего опасного и сверхъестественного за ней не оказалось. Если не считать сверхъестественным целенаправленный приход сюда одинокого боевого мабари с дорогим ошейником и пометкой королевской псарни…
— Ска-а-а-ай!.. — протянул я громко, не сводя глаз с собаки. Пусть моя сестра и ушла глубоко в себя, но такой неожиданный гость должен ее заинтриговать.
Пес часто дышал, был, похоже, очень уставшим, изнуренным, но не раненым. Как только дверь открылась, он, похоже, настойчиво добивавшийся этого, заметно оживился, завиляв коротким хвостом. Будто мое удивление его приходу казалось псу совершенно непонятным и даже глупым.
Никакого объяснения его появлению именно здесь, у нас, я не находил. Самым логичным был побег с поля боя. Пес растерялся в суете, завидел первых попавшихся беглецов и последовал за ними, спасаясь от сил неприятеля. И теперь был готов служить верой и правдой людям, которые волей-неволей, но привели его в безопасное место.
Пес не выглядел потерянным, да и вряд ли потерянная псина стала бы упорно скрябать дверь определенного жилого дома.
Но идти ему больше было некуда…

На мой настороженный вопль в прихожую все-таки вышла Скай, и в ее лице промелькнуло нечто человеческое, похожее на удивление.
— Мабари? — выдала она через пару секунд, застыв перед псом, как деталь интерьера.
Только завидев ее, пес радостно залаял и бодро запрыгал, точно вернулся к хозяину.
Скай внимательно смотрела на пса, и мне показалось, что у них состоялась своя телепатическая беседа, во время которой радостный пес оживленно что-то ей рассказывал.
— Я знаю этого пса… — протянула Скай тихо, не сводя с мабари глаз. — Кажется… Кажется, это его тогда спасли в псарне, когда он был болен.
Перед моим взором мгновенно всплыл образ псарни и куча лающих в предвкушении битвы боевых псов, среди которых я видел и могучих, и уродливых, и совсем больных… Этот был одним из них, и, судя по тому, как растерялась Скай, как затих в немом плаче ее голос, под «спасли» она подразумевала кого-то конкретного.
Никаких вопросов. Я обещал.
— Ты тогда была рядом, — тихо, точно успокаивая маленького ребенка, напомнил я сестре. — Должно быть, мабари запомнил тебя… Эти псы удивительно умны. Они не люди. Они помнят любую оказанную им помощь… Посмотри на него! Он искал именно тебя!
Глаза мабари блестели, точно человечьи, и если б он мог, то бросился бы на руки Скай сию же минуту, но пока ограничивался радостным лаем и бодрым плясом на пороге, вытворяя коротким хвостом совершенно непотребные вещи.
Кажется, он был твердо убежден, что вернулся домой.

Но Скай смотрела куда-то сквозь пса, думая совершенно не о нем и не о том, как он сюда попал. Не нужно было быть шибко проницательным, чтобы прочитать ее мысли, и, не представляя, как еще я могу поддержать ее в такое тяжелое время, я просто приобнял ее за плечи и слегка встряхнул. Непроизвольно ее пальцы впились в мою руку, покоящуюся на ее плече, и, стремясь закрепить хоть и до смеха ненамного, но все же приободрившийся боевой дух, я с готовностью ответил на нее прикосновение.
— Ну что? — наигранно свежим голосом произнес я с какой-то торжественной ноткой. — Примем нового члена семьи Хоук? Кажется, ты всегда хотела домашнего питомца? Пусть и не очень своевременно, но… по крайней мере, сейчас мама точно не сможет найти подходящий контраргумент.
В надежде уставившись на лицо Скай, я ожидал хоть какой-нибудь реакции, какой-нибудь признак жизни. И мои молитвы были услышаны: робкая, совсем слабая, грустная улыбка тронула уголки ее губ, и Скай наклонилась, чтобы погладить пса. Тот замер, наслаждаясь лаской, и мне вдруг подумалось, что я стал свидетелем чего-то сокровенного и возвышенного, некоего ритуала закрепления связи, достижения доверия и абсолютного взаимопонимания между мабари и его новообретенным хозяином.
Все оказалось не так плохо, хоть я и с трудом верил, что это сработает.
Надолго не хватит. Все еще только начиналось.
Но, по крайней мере, теперь с нами сражался еще один храбрый боец!..