У мира всегда подобных бывает двое, которые пишут следствие из причин. Они по чуть-чуть спасители и изгои.

Один — чтобы мир менять, а второй — лечить.

И каждый из них всегда виноват с избытком — в своих ли свершённых или чужих грехах. Какая по счёту вышла уже попытка убить навсегда засевший занозой страх потери и неудачи? Им скажут: просто пора перестать уже за других решать.

Но что остаётся, если кричит с погоста почти что навек потерянная душа?

И та, кто меняет, часто жестка сверх меры, ей чужд лицемерно принятый компромисс. В ней словно горит пожаром другая вера, которая не позволит спускаться вниз, сдаваясь чужому мнению и наследству. Лазурь остро колет иглами в позвонки, не знает сомнений — цель оправдает средства — и Тень (или кровь) стекают с её руки.

У той, кто меняет — как ястребиной былью, в груди распахнулись острые два крыла.

Её ненавидеть только всем сердцем —
или
всем сердцем молиться, чтобы она жила.

Другой — тот, кто лечит, встанет бесшумно справа; в ладонях его всежизнью сверкает свет. Его справедливость вовсе не так кровава — и точно не делит больше на да и нет. Он выбрал давно надежду из сотен истин; и где-то за нею — право на новый шанс. Целительский долг — спасенье во имя жизни.

Что в мире дороже жизни? Одна душа.

Их способ и выбор слишком порой различны, и слово вскрывает горло острей ножа, где всё, что случилось, признано слишком личным; где всё, что случилось, впишут века в скрижаль.

Она не жалеет.
Он — не жалеет тоже.

И туго звенит натянутая праща. Она говорит, что это всего дороже — его до конца, до гибели защищать. Она говорит: он может идти без страха — она будет вечно рядом с его плечом, и магия жизни вновь восстаёт из праха, стирая бессилье серого «ни при чём». Они постоянно вместе идут по грани, где режет нехваткой времени стук минут. И каждый из них всегда, несомненно, крайний.

Но мир содрогнётся, если они умрут.