У Инквизитора дергается левый глаз. У Инквизитора кривятся губы и трепещут крылья носа, дыхание сбивается без причины, вдохи то становятся громче и глубже, то обрываются резко, на сглатывании комка в горле.
У Инквизитора шрам от ожога — розоватое пятно, гладкое и блестящее, выделяется на загорелой коже, ползет от шеи до уха, заходя на щеку уродливыми брызгами.
«Неудачно вышло, — заливаясь хохотом, объяснял сэр Тревелиан неделей раньше. — Смешал не в тех пропорциях, поторопился — и вот как вспыхнуло! Но немного не туда…»
— По-хорошему, надо было бы подождать и залечить шрам, — бормочет Жозефина, тихо, чтобы никто не услышал.
— По-хорошему — Корифей ждать не станет, по-хорошему — не выходит никогда. И, Жози… — улыбка Инквизитора становится шире. — Ты только посмотри на этот бал! Здесь же слишком, — блестят зубы, — слишком, слишком… Просто непозволительно тихо!
И Жозефина чувствует легкую панику от грядущего столкновения со знатью.
Ведь у Инквизитора не выходит иначе — только столкновения. И мундир — прекрасный, пошитый в Вал Руайо мундир, уже ощутимо пахнет пропитавшими ткань эликсирами.
Скорбно поджав губы, Жозефина надеется, что ароматы духов и цветов Халамширала перебьют этот… озон?
В Халамширал приходит буря, и он — ее Вестник.

Замерев у балюстрады, пропуская мимо ушей восторженную трескотню сестры, Жозефина боится. До холода, до дрожи боится, что Инквизитор выкинет… то, что обычно выкидывает Инквизитор.
Банку с пчелами. Бомбу.
Боится, что во время очередного па мундир полыхнет искрами и опалит немолодое, холеное лицо герцогини Флорианны. Боится, что вся репутация Инквизиции пойдет прахом, а Инквизитор пристрелит императрицу собственноручно и затащит на трон Гаспара, мешая планам Корифея в одному ему присущей манере.
Но танец проходит удачно, если можно назвать удачей повышенное внимание знати и тот факт, что Инквизитор открыто заглянул в декольте своей дамы в последнюю минуту. Кривая ухмылка, шрам, странный взгляд — ничего не ускользнуло от злых глаз, и надеяться не стоит.
— Вы держались прекрасно, — говорит Жозефина. — Нам надо бы почаще выводить вас в свет!
И добавляет про себя: «И как же скоро по Орлею прокатится слух, что Инквизитор напрочь безумен?.».

Когда сэр Тревелиан возвращается с вылазки — с помпой, манерно раскланиваясь с вельможами, Жозефина не может сдержать вскрика. Впрочем, этого никто не замечает. Ведь Буря прошла по Халамширалу, за спинами сильных мира сего, да так, что они стали вынуждены лишь мириться с ее последствиями.
С острым запахом гари от мундира Инквизитора, склонившегося в самом изысканном из поклонов.
С ледяными пальцами Инквизитора, подносящего руки дам к губам для галантнейших с налетом порочности поцелуев.

— Это было еще тихо, — осторожно выдыхает Жозефина, оценивая то, что Селина жива, а труп Флорианны — только не смотреть на кровь! — уже вынесли за пределы бальной залы.
Знать шепчется о диком марчанине, который, признаться, не такой уж… марчанин. Но все так же дик. Уже восхитительно дик.
Знать любит опасные игры, и Буря очаровала их страхом. Тонким острым ужасом, спрятанным за масками, новыми бокалами вина и показательно небрежным восторгом.
Она идет к балкону, читая этот страх.
Она идет к балкону, на котором Инквизитор криво улыбается, обнажая зубы, посмеивается, не отдавая себе отчета в том, как убийственно смотрится в глазах дворян.
— Все в порядке? Ты выглядишь… взволнованным.
— Звучит лучше, чем «сумасшедшим», — кивает Инквизитор, не переставая усмехаться. — Но, может… танец, леди Монтилье? Вы видели, Жозефина, я неплох в этом и, вероятно, перестану казаться вам последним безумцем.
— Не перестанете, — вздыхает Жозефина быстрее, чем успевает подобрать слова. — Но с большим удовольствием.
Когда надвигается Буря, лучше быть в самом ее центре, она хорошо это знает.