Минратоус, год 1025 по тевинтерскому летосчислению.


Тихо… Почему, черт возьми, так тихо?! Почему они молчат? Как сотни людей могут не издавать ни звука, даже не дышать?! Просто стоять и молча глядеть? Они же пришли сюда за зрелищем, почему не радуются ему? Или почему не пытаются выразить протест? Не проклинают изменницу или же, напротив, не пытаются ее спасти? И почему, почему?! Да что же в ней такого?

Архонт Гессариан резким движением поднялся с трона. По толпе прокатился вздох. По крайней мере, они еще боятся его. Это хорошо. Хорошо, но недостаточно!

Тихо трещал хворост у высокого столба на эшафоте. Звук разносился далеко над толпой людей, заполонившей огромную круглую площадь Минратоуса. Но не это они ожидали услышать, не это! Всемогущие Драконы! Они должны были стать свидетелями его триумфа, результата многих лет борьбы, интриг и заговоров!

Даже гвардейцы, сдерживающие щитами толпу, начинают беспокойно оглядываться, не понимая, в чем дело.
Гессариан быстрым шагом пошел к столбу по дороге, расчищенной от толпы. Рабы отскочили в стороны и упали на колени, солдаты как один отдали честь. Архонт не повернул головы, привычно превратив свое лицо в каменную маску. Сейчас все взгляды были прикованы к нему. Что он скажет, что будет делать?
Глупцы. Они ведь ничего не знают и уже берутся судить его! Безмолвные обвиняющие взгляды. Наверное, точно такими смотрят на мясника телята, когда их мамашу ведут на бойню.

Толпа могла бы в мгновение ока смять цепочку солдат, растоптать, разорвать на части ненавистных тиранов и забрать свою ненаглядную святую, но они не сделали этого. Ни один человек не шелохнулся, ни один не выкрикнул лозунга, так любимого приверженцами культа этой шлюхи. Тишина стояла и когда её выводили, и когда поджигали костер. Значит, не сделают и сейчас. Кто струсил однажды, будет бояться всю жизнь. Жалкие трусы. Трусы и глупцы.

Палачи потихоньку подбрасывали влажные поленья в огонь и усердно работали кузнечными мехами, чтобы разогнать дым и жертва не задохнулась раньше времени. Расступились и согнулись в поклонах, когда он подошел.

Легким усилием воли Гессариан заставил огонь погаснуть. Ее он не узнал. Покрытое ожогами и следами недавних пыток тело женщины не имело ничего общего с той, что сохранилась в его памяти. Она даже была в сознании, с трудом подняла голову и взглянула на него.

— Я всегда удивлялся, откуда в тебе такое упрямство, — заклинание гарантировало, что их никто не услышит, но сказал он это все равно почти шепотом. — Отдай мне его, Андрасте, отдай, и все закончится…
— Нет… — женщина откашлялась и проговорила срывающимся голосом: — Все уже… закончилось, даже если ты и не понимаешь этого…
— Все еще можно исправить. Отдай его мне. Я сохраню тебе жизнь…
Пророчица попыталась рассмеяться, но тут же сжала зубы, чтобы подавить стон.
— Не понимаешь… Тебе уже ничего не изменить, не обманывай себя…

Но глаза остались теми же. Ресницы сгорели с большей частью волос, красная кожа вздулась волдырями, но огонь не тронул глубоких голубых глаз. Многих они обманули, но Гессариан слишком хорошо знал, что за ними скрывается.

— Твоих сектантов скоро поймают. Зачем это все? Буду говорить прямо. Я не могу и не хочу простить тебя. Существует только одно наказание за предательство. Немногие архонты сделали бы исключение даже для такой, как ты. Просто прекрати упрямиться и верни то, что тебе не принадлежит. Что взяла без спросу.
— Он не твой тоже… Не знаю, чем ты купил Маферата, но уже слишком поздно. Все, что ты делаешь, только приближает твой конец…
— Это не я прикован к столбу. Тебе не кажется, что эта игра несколько затянулась? Людей, которых я просил о чем-либо дважды, можно пересчитать по пальцам. Тебя прошу в третий.
— И снова нет. Я слишком хорошо тебя знаю, архонт… Как только ты получишь желаемое, я не буду тебе нужна, а прощать… прощать ты и правда не умеешь. Знаешь, почему я так уверена? Наклонись ближе, мне трудно говорить…

Гессариан выполнил просьбу. Вид и запах покалеченного тела был не очень приятен, но любые ожоги можно вылечить. Со старой раной в душе ничего не сделать.

— Потому… потому, что я сама бы так поступила… — тихо прошептала пророчица ему на ухо.
— Я знаю, — так же тихо ответил архонт, — но все могло бы быть иначе… Хоть раз ты могла бы проиграть нормально?! Зачем эта комедия?
— Затем, что мое имя будут помнить века, а твое забудут…
И все равно все должно было быть иначе. Жаль, но то, что сделано, нельзя исправить.
— Правда? Посмотрим, может, и я еще смогу вписать себя в историю!

Он резко отпрянул, огонь вспыхнул вновь. Андрасте смотрела на него и все равно улыбалась сквозь дымку горячего воздуха.
— Меч! — вскрикнул архонт. Стоящие рядом гвардейцы на миг заколебались, переводя взгляды с повелителя на сжигаемую святую и обратно. — Меч, я сказал!

Видимо, что-то такое увидели солдаты на его лице, что не позволило им ослушаться.
Гессариан выхватил клинок из рук растерявшегося гвардейца и в последний раз взглянул в глаза пророчицы.


«…И когда же Священный поход Андрасте охватил южные рубежи Империи, и все больше людей слышали слово Создателя и внимали ему, Маферат, мирской муж возлюбленной Создателя, возгордился, и зависть поселилась в нем. Надоело ему вечно вторым быть, и отдал он пророчицу в руки имперцев. Но ни звука не проронила она на своей казни, и поняли люди, что натворили, и великая печаль охватила всех. И даже властитель Тевинтера архонт Гессариан узрел величину греха, что совершил, и взял он тогда меч, и пронзил им сердце пророчицы…»



«…Вся жизнь Андрасте окутана тайной. Наверное, самой большой есть тайна ее смерти. Церковь учит, что Маферат завидовал ей. Конечно, это было так, ведь Поход закончился бы не начавшись без грамотного руководства, организации, снабжения, разведки, а все заслуги приписывались ей. Немногие сохранившиеся свидетельства говорят, что великие битвы древности также было выиграны благодаря тактическому гению Маферата, войсками, сформированными по образцу Имперской армии, а не толпами фанатиков и молитвами! И, наконец, совершенно очевидно, что когда были заняты южные провинции (это треть всего Тедаса!), большую территорию завоевать было просто невозможно. Тогда Маферат попытался остановить бессмысленную войну, уже десятилетия сжигавшую опустошенный Первым Мором мир. К сожалению или к счастью, Маферат не смог удержать власть и был вскоре убит собственными сыновьями, а гражданская война продолжила рвать на части Тевинтерскую империю…»





Окрестности Редклифа, спустя месяц после Собрания земель.


Обманчиво тихие волны озера Каленхад мерно плескались о берег, очертания высоких стен Редклифа терялись вдали за дымкой утреннего тумана. Узкая тропинка вела вдоль каменистого берега, петляя меж деревьев редкого леса. Листья шуршали под дуновениями легкого ветерка, солнце едва выглянуло из-за горизонта, но его редкие лучи уже разогнали ночную тьму, и новый, еще совсем молодой день неуверенно делал свои первые шаги по пути, проложенному тысячами его предшественников.

На тропинке в нескольких шагах друг от друга стояли двое. Много времени минуло с тех пор, как они виделись в последний раз, оба прошли долгий путь, каждый по-своему желая этой встречи и одновременно стараясь ее избежать. Вот только эта дорога слишком узка, чтобы на ней можно было разминуться, и сколько не иди в разные стороны, все равно круг замкнется, цикл повторится, и тропа приведет тебя в исходную точку. Суть в том, сможешь ли ты перейти на следующую спираль, новый виток гигантской пружины? Подняться на ступеньку выше, выйти на очередной этаж уходящей в бесконечность башни? Или, быть может, предпочтешь остаться на этом?

И вот она, исходная, она же и конечная точка.

На тропинке стояли двое. И, наверное, полагалось бы им подойти друг к другу и наконец встретиться, но они все не решались. Что же им мешало? Может, они не были уверены, что готовы к этому новому этапу, витку, этажу, циклу, кругу (о понятиях можно спорить бесконечно, суть от этого не меняется)?

И кто из них изменился больше? Оба немного выросли или все же постарели? Опять бессмысленные понятия. Внешне различий было немного: ну он стал чуточку выше, хотя и остался среднего роста, носил небольшую, почти козлиную, бородку, длинные волосы достают до плеч, небольшой локон челки слева заплетен в тонкую косичку и уложен за ухо по сегодняшней ферелденской моде. Узкое лицо, немного резкие черты лица, прямой нос и светлый цвет кожи наоборот выдавали его северное происхождение. Свободная мантия мага Круга также неплохо на нем сидела, на груди поверх нее на цепочке висел серебряный амулет с выгравированным на нем солнцем Церкви. И, что интересно, этот человек совсем не производил впечатление узника, который провел столько времени в темнице.

Ее сложнее было узнать. Это уже определенно не та девочка, сбежавшая из Башни менее года назад. Фигура приобрела свойственные зрелой женщине формы. Очень неплохие формы, кстати, которые не портили даже немного странные одеяния хранительницы. Разве что очень узкие плечи, вполне нормальные для эльфов, не вписывались в человеческие стандарты. Что же до остальной внешности, то тут знаменитые эльфийские гены тоже проявлялись в идеальном, как на картине, лице и длинных соломенных волосах. Татуировка в виде виноградной лозы извивалась на шее и правой щеке до виска. Глаза тоже остались голубыми, но не было в них теперь того блеска, живого и немного игривого, что так запомнился стоящему напротив.

Релонд уверенно сделал шаг вперед.
— Здравствуй, — сказала она холодным тоном, когда он приблизился.
— Здравствуй? И это все?
Он протянул руку, чтобы обнять ее, но эльфийка вдруг резко отпрянула.
— Нет, не прикасайся ко мне!
Релонд остановился и смерил ее взглядом.
— Что ж, как пожелаешь, у тебя есть право сердиться…
— Сердиться?! — гневно вскрикнула она. — После всего, что ты сделал?! С Кругом, со мной, когда по твоей вине погибло столько людей? Создатель будет тебе справедливым судьей, но больше не приближайся ко мне!

Эльфийка развернулась и быстрым шагом ушла в свою сторону. Она успела дойти до поворота тропинки в двадцати шагах оттуда, как голос совсем рядом заставил ее обернуться.

— Я же говорил, все это я сделал ради тебя… — Релонд стоял на расстоянии вытянутой руки, прислонившись к дереву и сложив руки на груди.
— Ты врешь.
Он не торопился с ответом, глядя в её глубокие голубые глаза. Наконец, Релонд слабо кивнул, не отводя взгляда.
— Быть может, отчасти.
— Значит, нам не о чем больше разговаривать! — эльфийка вновь попыталась уйти, но уже через несколько шагов он вновь стоял перед ней.
— Ошибаешься. Ты права, тогда случилось много плохого, но ведь было и хорошее. Разве ты не помнишь? Мири, разве ты совсем меня не любишь?
Теперь она ответила не сразу.
— Нет. И, клянусь Андрасте, если ты еще раз подойдешь ко мне, я тебя убью! — сказала она, дав понять, что это уже точно конец разговора.

Релонд пару минут смотрел ей вслед.
— Все несколько сложновато, тебе не кажется? — потом тихо добавил он, обращаясь, вероятно, к самому себе. — Ну ладно.


Тем временем новый день наступил, и солнечный свет уже объявил всем, что утро пришло на бренную землю.

Миримэ шла так быстро, что едва не срывалась на бег. Она бы с радостью и побежала, если бы не знала, что это бесполезно. Глупый инстинкт гнал ее вперед, неважно куда, лишь бы подальше от источника угрозы. Конечно, инстинкт не мог знать, что от этой опасности не сбежать.

Скоро она остановилась, закрыла глаза, выровняла дыхание, прислушалась. Звуки всегда наполняют лес. Волны озера. Шум веток. Щебетание птиц. Но более ничего. Шагов не было.

— Хорошо, как ты это делаешь? — спросила она.
Вокруг никого не было. Не могло быть: ни один шем не смог бы обмануть ее эльфийского слуха…
— Что именно? — отозвался голос справа. Миримэ резко дернула головой — опять никого.
— Это. Покажись!
— Магия… — прошептал голос на ухо, рука легла на плечо. Миримэ не позволила себе двинуться или хотя бы вздрогнуть, по крайней мере, надеялась на это.
— Мгновенное перемещение невозможно…
— Конечно. Молодец, запомнила уроки старика Ирвинга… Ну же, подумай, может, невидимость?
— Нет… Слишком быстро, ты бы не успел. Даже магия не дает всесилия.
— Только не магия крови…
Теперь она отпрянула так быстро, как только смогла. Он ее не держал.
— Чего ты хочешь?
— Позволь мне все объяснить.
— И опять соврать?
— Верить или нет — твое дело. Всего лишь один разговор. Полчаса времени. Это все, о чем я прошу. Потом, если хочешь, мы больше никогда не увидимся.
— Хорошо, говори, — сложила она руки на груди.
— Не здесь. Пройдешься со мной?

И, наверное, следовало ей сейчас фыркнуть, как обиженной кошке, снова развернуться и уйти, но она не сделала этого. Не потому ли, что не могла? Или все же потому, что не хотела?

Так или иначе, эльфийка покорно взяла его под руку.